Об этом человеке вы наверняка слышали, но особенно имя Энрике МЕНЕНДЕСА хорошо знакомо дончанам. Он тот, кто достаточно долго оставался в оккупированном Донецке, открыто выражая свою проукраинскую позицию и продолжая волонтерскую деятельность в гуманитарной миссии «Ответственные граждане». Его мнение у кого-то вызывает гнев, но у кого-то надежду. И так должно быть, ведь во всяком цивилизованном диалоге должен существовать баланс мнений. Энрике Менендес – специально для «Аргументов недели» о жизни в оккупации, стигматизации «донецких» и о любви к родному городу.
Фото отсюда: https://www.facebook.com/e.menendes
– Скажи, донецкие – это практически приговор, да?
– Я разговаривал со многими работодателями, которые правильно оценили потенциал донецких. Некоторые воспользовались той ситуацией, что из Донбасса уехало много людей и искали себе новые рабочие места, а работодатели с удовольствием брали себе донецкие кадры. Я знаю компанию, где из восьми топ-менеджеров пять – бывшие дончане. Конкретно эта компания находится во Львове. Донецкие – это очень трудоспособные люди. Мы умеем хорошо работать.
– А лично ты сталкивался с таким видом дискриминации, как «с Востока не селим»?
– Конечно, сталкивался, ведь я тоже искал квартиру в Киеве. Я сменил в столице пять квартир с 2016 года, и часто прямо в объявлении указано, что не селим людей с Востока. И это не с Дальнего и не с Ближнего Востока, а понятно с какого. Один случай был вообще вопиющий, когда женщина сказала: «Где гарантия, что вы не будете проводить сбор донецких бандитов?» Я у нее спросил: а где гарантия, что человек из Винницы не будет проводить сборы винницких бандитов, а из Одессы – одесских? И как лично я похож на донецкого бандита или на человека, который собирается в Киеве, в вашей квартире, проводить сбор донецких бандитов? Она ничего не ответила, ведь этот страх не имеет под собой реальной причины. Это все влияние медиа. И с этими людьми мы проводим воспитательную работу, мы показываем им лицо другого Донецка, не то, что они видели по телевизору.
– Ты готов говорить о событиях 2014 года?
– Конечно. У меня нет табу, что можно говорить, а что нет. Как и нет психологических травм по этому поводу. Вернее, они есть у каждого из нас, но мои психологические травмы никак не влияют на то, о чем я готов говорить.
– Скажи, когда ты вошел в общественную жизнь Донецка?
– Наверное, зимой 2013–2014-го. Я тогда начал активно высказывать в «Фейсбуке» свои мысли по поводу Евромайдана, и постепенно вокруг меня начало собираться какое-то количество сторонников, заинтересованных и просто наблюдателей. И как снежный ком оно пошло, а апофеозом всего этого стали события 3–5 марта 2014 года, когда мы организовали свой митинг в поддержку единства Украины (не путать с донецким «Евромайданом»). Вернее, я вошел в большой организационный комитет и стал играть в нем заметную роль. И это было точкой входа в общественный сектор. До этого общественной деятельностью я не занимался, у меня был успешный частный бизнес.
– К митингу 13 марта, когда погиб Дмитрий Чернявский, ты имел отношение?
– Нет. 5 марта был митинг на площади Ленина, в организационном комитете которого был я, после чего понял, что проводить митинги в Донецке нельзя. Я высказал эту позицию организаторам, что это небезопасно, что ситуация в городе такова, что дальнейшее проведение в таком сложном политическом контексте приведет к жертвам. Мы свою работу сделали, наши цели были достигнуты – мы показали медийной сфере, что в Донецке есть проукраинская точка зрения. Что есть люди, которые хотят жить под украинскими флагами. Это была единственная моя мотивация. Все остальное уже была работа политиков – они должны были выйти и сесть за стол переговоров, сказав, что в городе есть пророссийские настроения, это глупо отрицать, но существуют и проукраинские. Это был их вопрос: хотим ли мы дальше доводить ситуацию до стравливания? Я был абсолютно наивен. Я думал, кто-то будет разговаривать. Оказалось, что было много людей, которым требовался конфликт, нужны были кровь и жертвы. И они использовали нас, как молодых активистов, которые не знали, к чему это приведет. Из двенадцати человек, которые были в организационном комитете, мнения разделились поровну: кто-то говорил, что нужно и дальше проводить митинги, дожимать наших оппонентов, но лично я сказал «нет».
– Но ты как думаешь, эти митинги повлияли хоть на что-то?
– Они очень сильно повлияли. Просто не было той массы людей, которые подхватили бы эту идею и понесли дальше. Уже сейчас анализируя ситуацию, спустя несколько лет, пообщавшись со многими инсайдерами, поняв, как работает политическая структура на разных уровнях, я понимаю, что интуитивно принял тогда правильное решение.
– Тебя обвиняли в предательстве из-за того, что ты призывал не ходить на митинги?
– Разумеется. Меня до сих пор обвиняют в предательстве. Я, как человек из бизнеса, эмоциональный, но все-таки прагматичный, никогда не удаляю историю звонков, переписки, электронные письма. Все ждет своего часа, я обязательно об этом расскажу в свое время – о том, как говорил, что нам не гарантируют безопасность. И это все есть в переписке нашей координационной группы.
– У тебя осталась обида к властям города?
– Я виню команду Таруты (на то время губернатором Донецкой области был Сергей Тарута. – Ред.) в некомпетентности, в непонимании общественно-политических процессов, которые происходили в регионе. Многое, что тогда произошло трагического, – их вина.
– В чем социальный феномен этого конфликта? Как вообще в тихом аполитичном регионе такое произошло?
– А ты вспомни Донбасс девяностых годов. Нельзя сказать, что Донецк был тихим регионом. По официальной статистике Отдела по борьбе с организованной преступностью в период с 1996 по 2000 год, в среднем по Донецкой области происходило от 60 до 90 заказных убийств в месяц. Для сравнения: Львовская область в этот же период – шесть в месяц. Донбасс в девяностые годы пережил бандитскую войну, потому что у нас было за что убивать. С нами могут соревноваться разве что днепропетровские. И у нас знают цену двум вопросам: знают, что бывает, если не договориться, и знают, как воевать.
– С чего началась организация «Ответственные граждане»?
– Нам стоило огромных усилий понять тогда, чем можно помочь. Никто не имел правильных ответов. Все действовали по наитию. Для всех все было в новинку. Это сейчас можно сказать, что люди адаптировались к обстрелам и знают, как себя вести. Если поговорить с людьми с прифронтовых территорий, с любой стороны, они буднично относятся к стрельбе. Они знают, где работают снайперы, какими полями можно пройти, чтобы не подорваться на мине, то есть люди знают те вещи, которые в августе 2014 года были шокирующими. В августе 2014 года у меня каждую неделю был шок и потрясение. Но мы справлялись, потому что сильно были заняты работой. «Ответственные граждане» как гуманитарная организация началась с четырех человек, которые делали все и за всех. Время поднять голову появлялось только вечером. Я приходил домой, наливал себе виски и только тогда начинал что-то фиксировать. Не знаю, что бы я тогда без алкоголя делал (смеется).
– А где ты его доставал?
– Во-первых, я очень подготовленный человек. Свою семью из города я начал выпроваживать в феврале. Тогда же прочитал лекцию своим сотрудникам, какими медикаментами и продуктами нужно запастись перед началом войны. В тот момент я просто начал думать: «А что, если?..» Я плохой менеджер, я это признаю. У меня есть помощники, которые управляют процессами. Но я хороший визионер: я отлично вижу, что будет через три-пять лет. И это очень часто оправдывается как в бизнесе, так и в других сферах деятельности. Я же ожидал начала военного конфликта, но понимал, что вероятность очень большая. Я себе написал список лекарств и продуктов исходя из того, что прочитал на форумах «выживальщиков» – людей, переживших балканские войны. Я начал писать об этом в «Фейсбуке», начал готовить своих сотрудников и близких. В феврале 2014 года мы уже искали новую школу для дочки в другом городе. У меня дома лежит большой лист бумаги, где выписаны все мои запасы: крупы, консервы, сроки годности. Я практически год прожил на этих запасах. Где-то пост в «Фейсбуке» есть, где я рассказывал, как в голодное время сидел и ел консервированные персики (смеется). На самом деле в Донецке было всего несколько месяцев, когда были перебои с поставкой продуктов – август-сентябрь 2015 года, когда пошла вторая волна экономической блокады. В магазинах остались товары, привезенные из России, – полный трэш непонятного качества.
– Энрике, осенью 2014 года уехали практически все, кто мог. Почему ты остался?
– Я жесточайший региональный патриот. Я уперся рогом и, мне кажется, даже сошел с ума на почве своей «донбасскости». Я всегда любил свой регион!
– Тебя очень жестко выдворили из Донецка, оставив под пулями ночью на КПП. Но ты все равно продолжаешь работать, ты не сломался и полон планов?
– Да, у меня множество проектов. Продолжают работать в «серой зоне» Донецкой области «Ответственные граждане», плюс у меня несколько своих проектов. Мы выиграли крупный тендер «Международной организации миграции», сами того не ожидая. Мы работали с американской организацией, аналогом «Врачей без границ», по оказанию психологической помощи и с продовольственной программой ООН (WFP). У нас офис в Краматорске и тринадцать сотрудников. В Мариуполе я стал советником мэра по стратегическим коммуникациям. Осенью этого года я презентую аналитический центр для Донбасса – новый свой проект.
– Тебя действительно можно назвать экспертом по «донбасскому вопросу». Скажи, какие перспективы?
– Я никогда не сомневался и не сомневаюсь, что Донбасс вернется в Украину. Но возвращение не произойдет по щелчку пальцев. Нужны время и совместная работа, чтобы вернуть не только территорию, но и умы людей. Процесс этот будет болезненный, но это неизбежно. И я хочу сказать, что готов защищать интересы жителей Донбасса.
– Желаем тебе реализации всех планов и удачи!
