Евгений Городецкий, поэт, новеллист, меценат и бизнесмен, родился и вырос в Житомире, а сегодня живет в Германии. Пишет на русском языке, его читают и слушают в разных странах. Он пишет сложно о простых вещах и просто о самых сложных. Он мог бы, проживая в Германии, и не вспоминать о том, что когда-то родился в Житомире. Причин для этого предостаточно, но Евгений не ищет мести или поводов для злорадства. Он приезжает в родной город, где посадил лес в честь своего отца, где помогает переселенцам, куда регулярно привозит благотворительную помощь и где совместно с единомышленниками строит синагогу. Зачем? Вот что об этом говорит сам Евгений Городецкий.
– Женя, я тебя знаю много лет и с удовольствием представляю нашим читателям. Давай начнем?
– Меня зовут Евгений Городецкий, родился в Житомире в 1963 году. Прожил в Украине 28 лет и уехал жить в Германию, эмигрировал.
– Почему ты уехал из тогдашнего СССР? Причина – твой дедушка?
– Нет. Основная причина – мой отец. Он всю жизнь проработал в советских государственных органах. Потом, когда обкомы партии начали сокращать и партийные работники пошли в эти органы (это горбачевские времена), у моего отца начался конфликт с одним из таких партийных работников. Тот поступил очень просто – дал задачу управлению внутренних дел, в котором я на тот момент работал, посадить моего отца. Пытались найти экономическое преступление, которое в конечном итоге, естественно, не нашли. Закончилось тем, что отец ушел с государственной должности и открыл первое по тем временам совместное предприятие в Житомирской области.
– То есть за год до независимости твой отец перешел дорогу партийному боссу в Житомире и решил уйти в частный бизнес?
– Да. И уничтожали его старыми кагэбешными методами. Человек, который вел против отца дело, садился в столовой за мой стол, и мы вместе обедали. Конечно, я уволился из УВД, не мог находиться с этими людьми в одном помещении. Ушел и открыл книжное издательство. Папа тоже уволился и через короткое время создал совместное предприятие. У него там была такая зарплата, что мы не хотели, чтобы местный комитет партии знал о таких больших членских взносах. Я специально узнавал для него номер счета, и он переводил деньги прямо на счет ЦК КПСС в Москву.
– Зачем он платил эти взносы?
– Каждый член партии должен был платить членские взносы – три процента с зарплаты. А если ты хочешь спросить, был ли он убежденным коммунистом, то я отвечу: не знаю. А вот мой дед точно был, и я был членом партии. А папа вышел из состава партии автоматически, в момент роспуска всей партии, по-моему, в августе или сентябре 1991 года. Я же вышел в апреле 91-го по собственному желанию, потому что уже не был согласен с политикой партии, которая тогда проводилась. Было партийное собрание в житомирском книгооблторге, где я стоял на учете, я встал и сказал, что ухожу. Все.
– Когда это все произошло в 1991-м с тобой, ты уже знал настоящую историю своего репрессированного деда?
– Да. Я знал, что он сидел, что был репрессирован. Знал, как проходили эти сроки и сколько их было: сначала десять, потом возвращение, потом ссылка и снова десять. Я знал за что. Первый срок был за сапоги, второй – за «Кубанских казаков»...
– Ты знал, что его сначала исключили из партии, а потом по списку исключенных арестовали?
– Нет, этого я тогда не знал.
– Может, если бы ты знал, что обычно следует за выходом из коммунистической партии, пять раз бы подумал?
– Мой отец знал и сказал мне тогда, чтобы я серьезно подумал. Но я так решил. Мои родители знают, что, если я что-то решил, никакая сила не переубедит.
– Ты не просто вышел из партии, ты эмигрировал в Германию…
– Я сдал документы в немецкое посольство в Киеве в марте 1991-го. Я сознательно готовился к выезду, сдал свои и, на всякий случай, родительские. Они не планировали, но я понимал, что я единственный сын у них. А как гласит еврейская шутка, у еврейского мужчины на всю жизнь только одна любимая женщина – это мама, поэтому их выезд был предопределен. Так и произошло. Я уехал в декабре, а уже через несколько месяцев, когда папа уехал в санаторий, мама продала все, что можно было продать, и собралась ко мне. В июле 1992-го мои родители приехали в Германию. Квартиру в Житомире, 28 квадратных метров, где мы прожили 23 года, приватизировать не дали. Уехали, занялись бизнесом, прижились.
– Сегодня ты помогаешь репатриантам, строишь в Житомире синагогу…
– Синагогу я строю не один. И не самый главный спонсор в этой истории. А насчет помощи… Я тебе расскажу смешную историю: в Германии собрать благотворительную помощь очень просто. Одежду, обувь, вещи какие-то – все это легко собирают и привозят ко мне, потому что отправить груз в Украину стоит конкретных и очень больших денег. Стоит только намекнуть соседям, и сразу полгаража собирается – мы сами сортируем, складываем и за свои деньги привозим.
– Давай поговорим о Евгении Городецком – писателе и поэте. У тебя вышло несколько книг. Это истории из жизни?
– Практически все из жизни. Есть какие-то мои личные воспоминания, истории моих друзей. Я недавно услышал фразу, что любая литература – это прошлое, и с наступлением определенного возраста воспоминания становятся важнее, чем мысли о будущем. Думаю, что даже если писатель пишет фантастику, он вкладывает в нее свое прошлое. Я пишу о людях, которых знал, которых люблю, которых больше нет…
– Последняя книга, которую ты написал, это историческая повесть, основанная на уголовных делах твоего репрессированного дедушки.
– Да, я очень давно хотел ее написать. Я писал о том, что на моем деде, Ароне Городецком, система дала сбой: три ареста и три срока – многие не возвращаются после первого, а он выжил в ГУЛаге. Выжил на Колыме и вернулся. Почему так произошло? У него, несмотря на типичную для того времени биографию, совершенно уникальная судьба. Он и после освобождения жил не как все: практически все время молчал и был очень аккуратен в своих высказываниях. Был невероятно дисциплинирован. Но мы этого не понимали тогда. Тщательно следил за своим здоровьем, не пил и не курил. Мы, его внуки, не были воспитаны как диссиденты, как дети и внуки репрессированного. Моего папу вообще воспитала советская система, он увидел отца уже после своего возвращения из армии, взрослым человеком. Арон нес всю жизнь клеймо арестанта, но на нас это никак не повлияло, мы ничего не знали. Только когда умирал, в агонии, повторял: «Товарищ следователь, я не виноват».
– Книга – это из-за чувства вины?
– Не вины. Книга – это из-за чувства долга, это моя раздача долгов. Я отдаю долги деду. Отдаю долги своей бабушке за тонкие русские блины, которые она мне пекла и радовалась, глядя, как я ем. Отдаю долги своей тете Кире, которая жарила мне белые семечки на подсолнечном масле, которые мама не разрешала дома есть, а она мне специально готовила… Я отдаю маме, отдаю папе… Слава Богу, что я успеваю их все раздать…
– Ты пишешь на русском для украинской аудитории, верно?
– Мой родной язык – русский, и я пишу на своем языке. Но вообще я немец, или, как говорит моя одиннадцатилетняя дочь, «немецкий еврей украинского происхождения». Я расскажу историю, какой у меня конфликт произошел недавно: я пять лет ходил в баню с русскими немцами. Это редкость, когда еврей ходит в баню с русскими немцами. Это все такие крепкие ребята из Иркутска, Казахстана, такие все «битые». Половина из них уже сидела, вторая половина ждала, когда места в тюрьме освободятся, чтобы сесть. С ними хорошо было ходить, потому что они знают, как правильно париться и как потом правильно выпить сто граммов. Конфликт начался после событий в Крыму и на востоке Украины, потому что они все зомбированные. Вот я с одним из них сел за стол и спрашиваю: «Слушай, ну ты же немец, ты вернулся на родину. Это меня приняли из милости, а вас же вернули, кучу денег дали, ты свой. И представь, если завтра начнется война между Россией и Германией. И ты, немецкий гражданин, русский немец, что ты будешь делать, в какой окоп пойдешь?» Он почесал затылок и ответил, что пойдет воевать за Россию. А лично у меня вопросов нет: я, немецкий гражданин, выберу Германию, притом что я пишу на русском, я думаю на русском, я делаю все, чтобы моя дочка сохранила русский язык в семье. Мы всей семьей пойдем в немецкий окоп. После этого я перестал ходить в баню с русскими немцами.
– Русский язык сегодня камень преткновения, сложная тема...
– Ничего она не сложная, все просто. Как можно представить сегодняшнюю Украину без русского прошлого? Давай вернемся на сто-двести лет назад и представим Украину без Николая Васильевича Гоголя, без Булгакова, без Короленко… Булгаков сегодня враг в Украине, да? Ведь он писал всю правду о том, что происходило в семнадцатом году здесь. Давайте представим Украину без Чехова, без Репина, без Корнея Чуковского, без Александра Грина, давайте откажемся! Да, у нас останутся Квитка-Основьяненко, Марко Вовчок, Панас Мирный, Шевченко, который тоже писал на русском, Леся Украинка. Сковорода писал на русском, вот с ним вопрос сложный… И вообще, если отказываетесь от русской культуры в Украине, давайте отказывайтесь и от еврейской, и от поляка Джозефа Конрада, классика английской приключенческой литературы, который родился в Бердичеве. Понимаешь, нельзя отказываться от своей истории, какой бы она ни была, категорически нельзя. Нужно сказать: нет, это наша, украинская культура на русском языке! И мы ее признаем. Как и все остальное, что дано этой землей. Разве это сложная тема?
– Ты инициатор Марша памяти – шествия, которое традиционно проходит в Киеве в конце сентября. Расскажешь?
– Трагедия Бабьего Яра – часть памяти Украины и человечества. Каждый год мы идем той же дорогой, по которой прошли они, жертвы нацистского террора. Они шли на смерть, мы – чтобы наполнить будущие поколения пониманием ценности каждой жизни. Собираемся традиционно возле кинотеатра «Киевская Русь» и идем к мемориалу Бабий Яр. Когда начинали, нас было несколько десятков. В прошлом году с нами уже шли сотни. Марш памяти вдохновил меня на создание нового научно-литературного проекта, посвященного проблеме Холокоста. Пока не буду делать анонс, но это будет коллаборация с очень интересными историками и публицистами. Надеюсь, мы раскроем очень болезненную тему, но не ради сенсации. Скорее, для покаяния и возможности всем идти дальше с чистым сердцем.
